ПОЛИТИКА

Мир и Россия: динамика внешнеполитических ориентаций

Андрей АНДРЕЕВ,
Доктор филосовских наук, профессор,
руководитель Аналитического Центра
холдинга "Политика"

Политический запрос на укрепление позиций России в международном сообществе и активную защиту ее национальных интересов являются в настоящее время одной из доминант общественного сознания. Это по сути дела наказ, с которым пришел в Кремль В.В.Путин. Выполнение этого наказа составляет важный аспект его политической программы.
Однако как представляют себе россияне внешнеполитические задачи страны и ее место в мире? Начнем с ближайшего окружения России - стран, входящих в состав Содружества независимых государств.
Анализ данных социологических опросов показывает, что точка зрения россиян на отношения в постсоветском пространстве сложилась к середине 90-х годов и с тех пор существенных изменений не претерпела.

Что касается перспектив СНГ в целом, то для россиян они не очень ясны. Наиболее предпочтительным представляется им создание нового добровольного объединения советских республик по типу Европейского сообщества. За этот вариант развития вот уже на протяжении нескольких лет высказывается наибольшее количество респондентов, причем число их довольно устойчиво - оно колебалось вокруг отметки 45% с амплитудой + 2%.
В то же время определенная часть россиян считает, что бывшие советские республики со временем должны просто войти в состав России. Есть в обществе и сторонники восстановления Советского Союза в прежнем его виде. Число этих последних постепенно сокращается, однако процесс этот идет неравномерно. В частности, в самой середине десятилетия (1995 г.) опросами был зафиксирован заметный всплеск “профсоюзных” настроений, дошедших до высшей своей точки - свыше 1/4 населения страны. К настоящему времени цифра эта упала более, чем в 2 раза - до уровня 12,5%, что заметно меньше показателей 7-8-летней давности.
Надо отметить, что на протяжении всей второй половины 90-х годов в массовом сознании шел процесс изменения эмоциональной тональности восприятия других государств и народов. Сегодня отношение практически ко всем странам, составляющим “активный” внешнеполитический горизонт России, стало значительно более прохладным и настороженным, чем, например, в 1995 г. Однако наиболее знаменательные и резкие сдвиги в системе координат “мы” - “они” наблюдались на протяжении всего десятилетия реформ в отношениях россиян к Западу.
Первая половина 90-х годов была временем увлечения россиян западным опытом, сопровождавшегося настойчивыми попытками переноса на российскую почву различных образцов и моделей зарубежного происхождения. Многие россияне в этот период искренне верили, что после того, как Россия подведет черту под своим коммунистическим прошлым, западное сообщество немедленно введет ее в свой круг и поможет ей в кратчайшие сроки достигнуть такого же уровня процветания, на котором находится оно само. Культурно-историческая самобытность России при этом отвергалась как нечто ретроградное, препятствующее воссоединению страны с “цивилизованным миром”. Точно такой же подход утверждался и во внешней политике, из языка которой фактически исчезло понятие национальных интересов. Россия стремилась быть максимально уступчивой и предупредительной, чтобы заслужить расположение своих новых “друзей”.
Жизнь очень быстро показала, как много необоснованного и даже наивного было в этих упованиях. Реакцией на их утопичность и односторонность стало формирование в середине 90-х годов консервативной волны, лейтмотивом которой было возвращение от западнических увлечений периода становления демократии к “исконно российским” представлениям, нравственным устоям и образу жизни. Самобытность была осознана большинством общества как ценность. В этом контексте совсем иначе, чем еще несколько лет назад, осмыслялись и задачи российской внешней политики, и отношения России к другим странам и народам.
Уже в 1995 г. лишь немногим более 7 % опрошенных продолжали считать, что западные страны искренно хотят помочь России, тогда как 44 % пришли к выводу, что они решают у нас свои проблемы, а без малого треть опрошенных присоединились к мнению, что их цель состоит в том, чтобы ослабить Россию и превратить ее в зависимое государство. Повторение данного вопроса в 1997 г. дало приблизительно те же цифры, но к 2001 г. доля респондентов, возлаг��ющих надежды на помощь Запада вновь упала (до 4,6 %) при одновременном росте числа тех, кто подозревает его в самых дурных намерениях до почти 37%.
В середине 90-х годов многие россияне приходят к убеждению, что западный путь развития, при всех своих привлекательных сторонах, для России неприемлем и в наших ��словиях не может быть реализован. Весной 1998 г. к тезису “Россия - особая цивилизация, и западный образ жизни в ней никогда не привьется” присоединилось примерно 68 % респондентов, в октябре того же года - 71 %, в 1999 г. - 78%. Одновременно доля считавших, что Россия должна жить по правилам, принятым в современных западных странах, сократилась примерно на треть - с 30 до 21-22 процентов.
Первоначально эти сдвиги в общественном сознании имели характер внутреннего самоутверждения. В частности, они не несли в себе никакой антизападной направленности. Эйфория, связанная с необоснованными ожиданиями, прошла, но уровень симпатий к США и ведущим странам Западной Европы оставался высоким. Так, в 1995 году отношение к США было в основном положительным у 77,5 % респондентов, а отрицательное только у 9 %. Приблизительно на том же уровне были зафиксированы показатели и по таким странам, как Великобритания, Франция, Канада. Несколько более прохладным было отношение к бывшим противникам во Второй мировой войне - Германии и Японии (преимущественно за счет респондентов старшего поколения). Но, в сущности говоря, ненамного: о положительном отношении к этим государствам заявили 68-69 процентов опрошенных, в то время как доля отрицательных ответов не превышала 10-12 процентов.
Однако всего несколько лет спустя в общественных настроениях происходит еще один перелом. Его пусковым механизмом послужили действия НАТО в бывшей Югославии (весна - лето 1999 г.). И дело здесь не только в геополитических интересах на Балканах или в традиционных культурно-исторических связях с Сербией, которой в России не могли не сочувствовать. Значительно более важно то, что “гуманитарные бомбардировки”, которые мощный военный блок обрушил на относительно небольшую страну, совершенно развеяли широко распространенное со времен “перестройки” мнение, что “западный империализм” - это миф, изобретенный коммунистами в своих корыстных целях. Россияне увидели теперь нечто совсем иное: оказывается, Запад присвоил себе право “наказывать” и готов “продавливать” свою точку зрения, не считаясь ни с какими жертвами (разумеется, чужими). Силовые действия США и их союзников психологически проектировались россиянами на самих себя. В результате образ Запада в российском самосознании стал прочно ассоциироваться с факторами угрозы.
Судя по имеющимся у нас данным, еще весной 1998 г. США вызывали какие-либо опасения не более, чем у 12 % населения Российской федерации. Относительно же НАТО “средний” россиянин в то время вообще не испытывал тогда особого беспокойства; во всяком случае оно было значительно меньшим, чем то, которое проявляла российская политическая элита (эту угрозу оценили как значимую только 4,4 % респондентов). Через год с небольшим, в разгар военной операции в Югославии, уже почти половина населения (48,9 % опрошенных) считала США врагом России. Почти 12 % придерживались такого же мнения и в отношении НАТО.
Как оказалось впоследствии, наблюдавшийся в этот момент сдвиг настроений был не чисто ситуативным всплеском, а началом определенного протяженного во времени процесса.
Можно было предполагать, что сочувствие жертвам 11 сентября и совместные действия по борьбе с терроризмом вызовут новый перелом в настроениях в смысле восстановления психологической ориентации россиян на “цивилизованное сообщество”, всемерно противостоящее “мировому варварству”. Действительно, призывы такого рода раздавались из уст целого ряда российских политиков и общественных деятелей. Однако общество восприняло их без особого энтузиазма, поскольку на таких примерах, как позиция Евросоюза по Чечне или расширение НАТО на восток, оно к тому времени уже убедилось в том, что Запад всегда слышит лишь свои аргументы и считается лишь со своими собственными планами (вплоть до применения по отношению к “ситуативным” союзникам принципа выжатого лимона, как это произошло с Македонией).
Решающим фактором, определяющим сегодня отношение “среднего россиянина” к перспективе нового сближения с Западом, является не мотив присоединения к “цивилизованному миру”, которым руководствовалась либеральная интеллигенция на рубеже 80-х и 90- х годов, и не надежда на привлечение иностранных инвестиций (что характерно для так называемого либерал-патриотизма наших дней), а соображения безопасности. При этом следует особо учитывать, что сегодня население страны чувствует себя значительно менее защищенными, чем 5-6 лет назад. В частности, число респо��дентов, считающих, что России реально грозит агрессия из-за рубежа увеличилось по сравнению с 1995 г. с 18 до почти 40 процентов. В этой связи необходимо проанализировать, как в настоящее время в массовом сознании структурируется поле внешних угроз. Согласно данным проведенного в октябре 2001 г. исследования, в их списке на сегодняшний день с огромным отрывом лидируют две позиции.
Одна из них вряд ли может нас удивить - это, разумеется, международный терроризм. Зато вторая в первый момент кажется напоминанием о чем-то таком, что мы успели основательно подзабыть. И тем не менее: в сознание россиян вновь возвращается страх перед мировой войной. В этой связи обращает на себя внимание одно важное обстоятельство, связанное со спецификой такого рода угроз. Все они, в сущности, носят системный характер и детерминируются в первую очередь качественным состоянием глобального мира, которое для такой крупной страны, как Россия, в современных условиях является главным фактором безопасности (или главной опасностью). Перед общей нестабильностью в мире отступает на задний план любая рационально спланированная и осуществляемая имеющим четкие очертания субъектом военно-политическая акция, вроде расширения НАТО или развертывания новой системы ПРО. Отступает потому, что, в отличие от системных эффектов, она поддается отслеживанию и прогнозированию, против нее можно по мере возможности выстроить некоторую контригру, а последствия ее хотя бы частично локализовать.
Однако западное политическое мышление, основанное на чисто юридических идеологемах вины - наказания, видит перед собой только персонифицированных противников. Основанная на таком понимании вещей стратегия поведения совершенно противоречит массовой интуиции россиян, которые больше опасаются не “плохих людей”, а “плохих состояний”. В данном контексте вооруженные действия против Афганистана были восприняты многими россиянами как угроза не талибам, а самим себе. Более половины опрошенных в октябре 2001 г. респондентов выразили свою тревогу по поводу возможности втягивания России во вторую афганскую войну на стороне США с последующей изоляцией ее от исламского мира. И только 4% поддержали мнение, что угрозу, напротив, представляет уклонение России от участия в антитеррористической коалиции, изоляция ее от действий Запада. В результате США предстали в глазах озабоченных развитием событий россиян в роли не столько жертвы, сколько инициатора непредсказуемых потрясений. На уровне психологии взаимоотношений между “Мы” и “Они” это способствовало не сближению, а дальнейшему эмоциональному отчуждению. Действительно, в марте 2000 г., по данным проводившегося в это время опроса, соотношение положительных и отрицательных реакций на слово “Америка” по всему массиву респондентов (общероссийская квотная выборка, N=2050) составило округленно 14:11; таким образом, несмотря на накопившиеся уже к тому времени российско-американские проблемы, общий баланс настроений был все еще в пользу США. А опрос, проведенный в октябре 2001 г. с несколько иной формулировкой вопроса (респондентам предлагалось оценить не чувства, которые вызывает слово “Америка”, а свое отношение к США как стране) показал, что этот баланс стал для США отрицательным (12:13).
Если же сравнивать с 1995 г., то доля респондентов, благожелательно воспринимающих США, осенью 2001 г. оказалась более, чем вдвое меньшей (соответственно 77,5% и 36,8%), в то время, как уровень антипатий, напротив, возрос почти в 4,5 раза (с 9% до 39,3%).
Психологическая мотивация данной тенденции хорошо раскрывается через отношение респондентов к преднамеренно заостренному тезису “Американцы всегда и везде ведут себя нагло”. Если в 1995 г. с ним согласилось лишь чуть более четверти россиян, то в 2001 г. - уже 61 %; число же несогласных с таким утверждением сократилось соответственно с 46 % до 20%.
Негативная аура Соединенных Штатов в известной степени распространилась и на их стратегических союзников, в совокупности составляющих Запад как особый геополитический субъект и олицетворяющих собой то, что обычно называют “политикой Запада”. Это в первую очередь ведущие страны Западной Европы, Канада, а также в известном смысле и Япония. Уровень симпатий к большинству этих стран снизился по сравнению с 1995 г. примерно на 15%, а к Великобритании, наиболее активно поддерживавшей все глобальные акции США, даже на 22%.
Динамика отношения россиян к странам Востока на фоне уже отмечавшейся выше общей тенденции к охлаждению выглядит значительно более благоприятной. Даже Ирак по сравнению с 1995 г. “потерял” всего 4% расположенных к нему россиян, а Китай - менее 3%. В большей степени сократилась доля положительных ответов по Индии (на 7%), но в целом данная страна по-прежнему остается бесспорным фаворитом россиян на Востоке.
Вместе с тем cл��дует подчеркнуть, что, несмотря на очевидный рост недоверия к Западу, россияне и сегодня эмоционально все же ближе к нему, чем к странам Востока. Из этих последних только применительно к Индии зафиксирован сопоставимый уровень симпатий (5 - 6 лет назад и она заметно уступала в этом европейским странам, но вс��едствие более резкого снижения их популярности сравнялась с ними). Западничество по-прежнему сохраняется в России как влиятельная идеологическая становка. Правда, под влиянием опыта реформ оно внутренне дифференцировалось, приобретя значительное число оттенков и градаций.
В отличие от 70-х, 80-х и начала 90-х годов, когда западничество фактически определяло настроения интеллигенции, сегодня его труднее однозначно привязать к каким-то определенным социальным характеристикам. Но все же можно сказать, что в социальных группах, более других заинтересованных в процессах модернизации, а именно, среди молодежи, лиц с высшим образованием, жителей крупных городов, предпринимателей и студентов прозападные ориентации проявляются сильнее, хотя в большинстве случаев это выражается всего лишь несколькими процентами и не приводит к количественному преобладанию.
Отметим, что вплоть до самого последнего времени усиление позиций западничества всегда означало ослабление сторонников самобытного пути развития и наоборот. В самое последнее время стали, однако, проявляться признаки изменения характера данной корреляции. Опрос, проведенный в октябре 2001 г., впервые за последние несколько лет зафиксировал одинаково направленное синхронное изменение индикаторов, характеризующих противостоящие друг другу в российском самосознании цивилизационные ориентации (западническую и внезападную).
Так, в 2001 г. после некоторого спада вновь зафиксировано увеличение числа респондентов, считающих, что Россия должна жить по тем же правилам, что и современные западные страны (1998 - 30%, 1999 - 21%, 2001 - 30,5%), хотя количество согласившихся с тем, что нам надо повернуться лицом к миру и стать “такими же как все”, тоже сократилось по сравнению с 1995 г. примерно на треть (с 62% до 42%). К тому же люди стали чаще выражать мнение, что Россия тяготеет не к Западу, а к Востоку (1995 - около 12%, 2001 - 20,5%). Аналогично: в 2001 г. больше стало людей, считающих, что россиян могла бы объединить идея сближения с Западом, вхождения в общеевропейский дом, однако примерно в такой же пропорции возросло и количество тех, кто видит национальную идею в противостоянии Западу и т.д.
Факторы, вызвавшие совмещение, казалось бы, противоречащих друг другу тенденций, пока не вполне ясны. Однако тот факт, что оно совпало по времени со сменой главы государства и политического стиля российского руководства в целом, возможно, не является случайностью. По крайней мере нельзя исключить того, что продемонстрировав свою способность играть и с Западом, и с Востоком на равных, В.В.Путин способствовал изменению социально-психологической атмосферы в стране, развеяв целый ряд тревоживших россиян фобий и комплексов, источник которых коренится в асимметрии отношений существенно ослабленной России с нынешними мировыми лидерами и в остро переживаемом ощущении внешнего давления, грозящего утратой не только статуса великой державы, но и цивилизационной идентичности России.
Во всяком случае слишком категоричные суждения в рамках жесткой оппозиции “западничество - почвенничество” в свете приведенных данных представляются упрощенными, не учитывающими реальной противоречивости российского общества и всего многообразия вызревающих в нем внутренних тенденций. Становится ясно, что смысловые связи и взаимные переходы между различными представленными в российском общественном сознании позициями значительно более сложны, чем те расхожие представления о “Западе” и “Востоке”, в рамках которых подчас берутся рассуждать о России и ее месте в мире.
Еще в 1998 г. нами было установлено, что, характеризуя свою культуру и национальный менталитет через сопоставление “Мы и Они”, россияне размещают себя на шкале сравнительных оценок ближе к европейским странам и странам с отчетливо выраженными европейскими корнями (США), чем к Китаю, Индии или Японии.
В ходе проводившихся в последующие годы исследований эта респондентам предлагалось ответить на вопрос, какие относящиеся к различным аспектам социальной и политической жизни вызывают у них реимущественно положительные, а какие - отрицательные реакции (впервые в 2000 г.). Результаты такого зондирования эмоционально-ассоциативных рядов массового сознания оказались весьма интересными. Это касается, в частности, и восприятия ключевых слов-концептов, используемых для формулировки цивилизационных и геополитических ориентаций российского общества, - таких, как “Запад”, “Америка”, “Европа”, “Азия” и др.
Сопоставление баланса симпатий и антипатий по каждому из них выявило значительное тяготение россиян к Европе. Уровень положительных реакций в этом случае был наивысшим (он приближается к 85%), что примерно на 29% лучше показателей Америки и на 20% Азии.
В принципе такой результат согласуется с общими тенденциями общественного сознания, прослеживавшимися на протяжении десятилетия (в том числе и с приведенными выше данными, касающимися отношений россиян к различным странам мира). Что оказалось, однако, достаточно неожиданным, так это место, которое заняло в рассматриваемом категориальном ряду слово “Запад”. То, что оно вызовет у респондентов достаточно неприятные ассоциации (около 47% положительных реакций против 53 % отрицательных), сравнительно нетрудно было предвидеть заранее. Труднее было бы предположить, что Запад теперь уже воспринимается хуже, чем Азия. Но самый нетривиальный результат состоит в другом: это выявленный в результате сопоставления показателей разрыв между “Западом” и “Европой”, который почти достиг отметки в 40% ! Фактически это означает, что Европа в известном смысле отделена в российском массовом сознании от Запада как такового. Собственно говоря, она выступает для россиян как бы в двух различно оцениваемых ипостасях - “западной” и “собственно европейской”.
При такой постановке вопроса рост неприязни к Западу отнюдь не означает отдаления от Европы. И недоверие к Европе как Западу вполне совместимо с тяготением к Европе как... Европе. Не исключено даже, что “движение на Запад” в настоящее время прорастает именно в самом русле антизападных настроений и парадоксальным образом сопрягается с ними, в каком-то смысле стимулируя сближение, тем более прочное, чем в более уверенными и укорененными в своей самобытности ощущают себя россияне.
Взгляды на место России в мире и развитие российско-европейских отношений систематически изучались в ходе социологического мониторинга путем сопоставления ответов на альтернативные суждения, касающиеся таких аспектов данной темы, как культурно-историческая принадлежность России, желание (или нежелание) развитых европейских стран содействовать подъему России, перспектива интеграции с вросоюзом и др. Вопросы такого рода задавались как в массовых опросах , так и в ходе изучения мнений элитных групп, в том числе внешнеполитической элиты (2000, 2001 гг.). Полученные ответы позволяют сделать вывод, что россияне чувствуют себя европейцами и хотели бы оставаться таковыми: практически 2/3 опрошенных согласны с тем, что Россия является естественной частью Европы и в дальнейшем сохранит с ней преимущественные связи, в то время как число поклонников активно проповедуемого в последнее время евразийства не превышает 1/3.
Вместе с тем надо учитывать, что идентификация с Европой в массовом сознании идет прежде всего по линии культуры, а не по линии ориентации на наднациональные институты объединенной Европы и так называемые “европейские стандарты” (все это, возможно, как раз и ассоциируется у россиян больше с “Западом”, чем с “собственно Европой”).
В целом из данных проводившихся на протяжении десятилетия можно сделать вывод, что уравновешивающие друг друга настроения российского общества дают руководству страны достаточную опору для маневра на разных направлениях. Значительную оппозицию, судя по всему, может вызвать лишь возвращение к безоглядно проамериканской политике начала 90-х годов. Вместе с тем общество ждет от российского руководства активных ��силий по восстановлению российских позиций в мире.
Показательно, что подавляющее большинство (около 85%) участников всероссийского социологического опроса, проводившегося осенью 2001 г., выразили свое согласие с тем, что Россия является великой державой, и она должна добиться соответствующего этому уважения к себе со стороны других государств и народов.
Конкретная интерпретация этого тезиса применительно к архитектонике формирующегося глобального мира неоднозначна. Рассматривая различные его варианты (весна 2000 г.), наши респонденты разделились на несколько примерно равных по численности групп. Наибольшая из них высказалась за то, чтобы Россия в будущем стала одним из ведущих центров силы в многополярном мире, другая - за восстановление статуса одной из двух сверхдержав, третья предпочла бы поменьше заниматься мировыми делами, и побольше своими собственными (соответственно 29, 28 и 26 процентов полученных ответов). Показательно, однако, что число респондентов, согласных признать ведущую роль в мире единственной сверхдержавы, составило ничтожное меньшинство (менее 2%). По этому вопросу в российском обществе к настоящему времени сложился своего рода отрицательный консенсус.
Следует ли интерпретировать этот консенсус как всплеск внешнеполитического реваншизма, стремление посчитаться с США и Западом в целом за поражение в “холодной войне”? Данные проводившихся на протяжении десятилетия социологических исследований не дают никаких оснований для такого предположения. Несмотря на отчетливо выраженный в общественном мнении императив “сильной” международной политики, никакие ее конфронтационные модели в России не популярны. Показательно, например, что только незначительное меньшинство респондентов (в 2001 г. их было чуть больше 12%) рассматривают противостояние Западу как идею, способную сплотить российское общество во имя достижения общих целей.
Похоже, что россияне не особенно хотели бы взваливать на свою страну экономическое и политическое бремя сверхдержавы. Во всяком случае, если судить по данным опросов, позитивно относится к такой задаче менее 30% населения. В еще меньшей степени склонна к этому внешнеполитическая элита страны.
Состоявшийся весной 2001 г. опрос экспертов-международников показал, что в этой среде доминирует стремление войти в число наиболее развитых государства мира (49 % полученных ответов), приблизительно четверть считает, что Российской федерации надо отказаться от глобальных претензий, сосредоточив главное внимание на решении внутренних проблем, и только 13-14 процентов высказывается за то, чтобы вернуть стране статус сверхдержавы.
В целом проведенные в 2000 - 2001 гг. исследования подтверждают сделанный уже ранее на основе данных предшествующих опросов вывод: россияне во внешнеполитическом плане являются сторонниками “достойной самостоятельности”. Российское общество позитивно относится к сотрудничеству и с европейскими, и с азиатскими странами, стараясь при этом идти своим путем, не вмешиваться в чужие конфликты и не быть никому ничем обязанным.
Работа выполнена при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований. Грант N 01-06-80087.